ГЛАВА II
ОЦЕНКА ЛИЧНОСТИ В. С. СОЛОВЬЕВА И ЕГО
ТВОРЧЕСТВА В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ
И ИССЛЕДОВАНИЯ ХХIХ – ХХ ВЕКОВ
Оценку личности Владимира Соловьева и его неоценимый вклад в развитие философской науки и литературного творчества дают не только многие известные его современники – представители философской науки, литературы, культуры, но и почитатели и последователи, жившие после его смерти, а также известные люди нашего времени, в том числе, зарубежные деятели, изучавшие и исследовавшие его творческое наследие.
Взирая на отдельные стороны личности и поведения В. С. Соловьева, нужно сказать несколько слов о его наружности и привычках. Об этом до нас дошло немало разнообразных биографических материалов, из которых необходимо привести хотя бы некоторую часть. Наружность, лицо и общее поведение В. С. Соловьева производили особенное воздействие на людей во время чтения им лекций. Все говорят о его внешности как о загадочной и таинственной, но в то же время и самой обыкновенной. Вот как описывает свои впечатления от лекций, прочитанных В. С. Соловьевым на Высших женских курсах, Е. М. Поливанова. ”В ожидании его первой лекции у нас было необычайное оживление – все с нетерпением ожидали появления нового профессора. Наконец, в большую аудиторию вошел В. И. Герье, а с ним и молодой ученый. Когда сел за кафедру, все замерло, все с затаенным дыханием приготовились слушать. Раздался голос звучный, гармоничный, какой-то проникновенный. Я не сразу могла приняться записывать: меня слишком поразил этот обаятельный голос“ (Лукьянов С. М. О В. С. Соловьеве в его молодые годы. – Пг., 1921. – Т. З. – С. 43).
Архиепископ Николай (в миру Михаил Захарович Зиоров) пишет о В. Соловьеве следующее: ”Владимира Сергеевича Соловьева я видел и знал, можно сказать, мельком. Это было в Московской духовной академии, когда я там учился. Я был тогда на втором курсе, когда он приехал в академию – слушать лекции по богословию и философии. На вид он был весьма сухощавый, высокий, с волосами, падавшими ему на плечи, сутуловатый, угрюмый, задумчивый, молчаливый“ (Лукьянов С. М. О В. С. Соловьеве в его молодые годы. – Пг., 1916. – Т. 1. – С. 326). Воспоминания архиепископа Николая относятся к 1874 г., т. е. ко времени, когда В. Соловьеву исполнился всего 21 год.
Другая интересная запись принадлежит проф. М. Д. Муратову, который сделал ее по просьбе С. М. Лукьянова. Воспоминания М. Д. Муратова тоже относятся к 1874 г.: ”Небольшая голова, сколько помнится – круглая. Черные длинные волосы. Лицо тоже небольшое, округлое, женственно-юношеское, бледное, с синеватым отливом большие очень темные глаза с ярко очерченными бровями, но без жизни и выражения, какие-то стоячие, не моргающие, устремленные куда-то вдаль. Сухая, тонкая и длинная спина. Длинные и тонкие руки с бледно-мертвенными, вялыми и тоже длинными пальцами. Наконец, длинные ноги в узких и потертых черных брюках. Нечто длинное, тонкое, темное, в себе замкнутое и, пожалуй, загадочное – такое общее впечатление осталось у меня от В. Соловьева, когда он ходил на лекции в нашу академию в 1874 г.“ (там же. – С. 327).
Сохранились сведения о том впечатлении, какое произвел В. Соловьев и его первая лекция о Богочеловечестве в Петербургском университете, читанная в конце 70-х годов. А. Ф. Кони передает рассказ очевидца, присутствовавшего на лекции: ”Но вот все разом стихло, и сотни глаз устремились на молодого еще, одетого в скромный домашний пиджак и тихо, с опущенными глазами, входившего в аудиторию человека. Это был Соловьев. Прежде всего, что бросалось в глаза, – это прекрасное одухотворенное его лицо. Он медленно взошел на кафедру и обвел глазами огромную аудиторию. На губах играла милая, ласковая улыбка. Аудитория, вопреки обычаю встречать нового профессора аплодисментами, хранила гробовое молчание“ (Кони А. Ф. Очерки и воспоминания. – СПб., 1906. – С. 217).
К. Н. Трубецкой пишет: ”Не удивительно, что в житейских отношениях его всякий мог обойти и обмануть. Прежде всего его со всех сторон всячески обирали и эксплуатировали. Получая заработки от своих литературных произведений, он оставался без гроша, а иногда даже почти без платья. Он был бессребреником в буквальном смысле слова, потому что серебро решительно не уживалось в его кармане, и это не только вследствие редкой своей детской доброты, но также вследствие решительной неспособности ценить и считать деньги“ (Трубецкой Е. Н. Миросозерцание В. Соловьева. – М., 1913. – Т. 1. – С. 11-12).
Отношение В. Соловьева к людям было теплое и сострадательное. Об этом свидетельствует хотя бы отрывок из воспоминаний М. С. Безобразовой: ”А между тем в другую Пасху мне довелось быть очевидицей следующего: мы жили тогда в одном из переулков Арбата, и окна нижнего этажа квартиры приходились совсем низко над землей. Пасха была поздняя, окна выставлены, вхожу в столовую и вижу: окно настежь, брат сидит на нем спиной к комнате, спустив ноги за окно на тротуар, и христосуется с очень непривлекательным на вид, грязным, пьяным нищим“ (Безобразова М. С. Воспоминания о брате В. Соловьеве // Минувшие годы. – 1908. – Май-июнь. – C. 155).
В статье 1904 г. ”Об одной особенной заслуге В. Соловьева“, говоря о большой скудости отечественного богословия и философии, В. В. Розанов пишет: ”Все они, русские философы до Соловьева, были как бы отделами энциклопедического словаря по предмету философии, без всякого интереса и без всякого решительного взгляда на что бы то ни было. Соловьев, можно сказать, разбил эту собирательную и бездушную энциклопедию и заменил ее правильною и единоличною книгою, местами даже книгою страстной. По этому одному он стал ”философом“ (Розанов В. В. Около церковных стен. – СПб., 1906. – Т. 2. – С. 369). Справедливость заставляет утверждать, что В. В. Розанов высказал совершенно точную мысль.
Другую весьма ценную характеристику личности В. Соловьева в целом мы находим у Л. М. Лопатина, который пишет: ”Глубокая религиозность с раннего детства и через всю жизнь и – полное свободомыслие. Напряженная сосредоточенность мощного и замечательно оригинального философского ума на самых трудных и возвышенных проблемах жизни и знания и – чрезвычайная общительность, делавшая его незаменимым собеседником, отзывчивым товарищем, задушевным и любящим другом. Высокий строй духа был прирожден ему, и оттого в нем не поколебали его никакие житейские испытания и никакие перемены судьбы, и он донес его до могилы. Таков был Соловьев как человек“ (Лопатин Л. М. Памяти В. С. Соловьева // Вопросы философии и психологии. – 1910. – № 5. – C. 625– 627).
Весьма ценную и глубокую характеристику В. Соловьева мы находим у Е. Н. Трубецкого. ”Тот широкий универсализм, – пишет Е. Н. Трубецкой, – который мы находим у высших представителей философского и поэтического гения, был ему присущ в высшей мере, именно благодаря этому свойству он был беспощадным изобличителем всякой односторонности и тонким критиком: в каждом человеческом воззрении он подчас разглядывал печать условного и относительного“ (Трубецкой Е. Н. Миросозерцание В. Соловьева. – М., 1913. – Т. 1. – C. 77).
А. Ф. Лосев замечает, что: ”мистика Соловьева всегда отличалась достаточно интеллектуальным характером. Его система категорий была насквозь религиозна и, конечно, православна“ (Лосев А. Ф. О Соловьеве. – М.: Мысль, 1983. – С. 57).
Д. Н. Овсянников-Куликовский говорил о В. Соловьеве: ”Большою ошибкою было бы думать, что мистики этого типа – люди угрюмые, всегда погруженные в замогильные чаяния, чуждые живой жизни и земных радостей... Мистики, как Франциск и наш Соловьев, конечно, аскеты, но их аскетизм в своем роде умеренный, не доходящий до юродства... – мистики типа Франциска и Соловьева – вовсе не фанатики. Их вера несокрушима, как и их мистическая экзальтация, но у них нет того порабощения личности гнету властной идеи, которое составляет сущность фанатизма. Это люди внутренне свободные, широкие, гуманные, строгие к себе, они снисходительны к другим“ (Овсянников-Куликовский Д. Н. Что такое мистика? // Вестник Европы. – 1916. – № 10. – С. 157 – 158).
Соловьев многолик. ”Куда же поместить нам сегодня разные знакомые лики Соловьева? – вопрошал Александр Блок в своей речи в двадцатую годовщину смерти философа. Где найти для них киот? Нет такого киота, и не надо его, ибо все знакомые лики Соловьева – личины, как ясно указывал в воспоминаниях о нем А. Белый, а я уверен, что это лучшее, что до сих пор было сказано о В. Соловьеве. Соловьев-философ – личина, публицист – тоже личина, Соловьев – славянофил, западник, церковник, поэт, мистик – личины, Соловьев, как говорил А. Белый, был всегда мучим ”несоответствием между всей своей литературно-философской деятельностью и своим сокровенным желанием ходить перед людьми“. Сейчас в наши дни, уже слишком ясно, что без некоего своеобразного ”хождения перед людьми“ всякая литературно-философская деятельность бесцельна и по меньшей мере мертва“ (Блок А. Об искусстве. – Б. М., Б. Г. – С. 396-397).
Блок не точно процитировал Белого (хотя смысл схватил верно), в статье которого ”Владимир Соловьев“ сказано: ”Соловьев всюду как бы ходил с большой коричневой египетской свечей“ (Белый А. Арабески. – М., С. 390).
Писал о Соловьеве и Валерий Брюсов и тоже отмечал удивительную связь его философии с животрепещущими проблемами людского бытия. ”В. Соловьев не принадлежал к числу тех ”философов“... которые принимают свои рассуждения и системы за дело себе довлеющее, которым умозрение нужно лишь для чтения лекций или писания книг. Философия для него сливалась с жизнью, и вопросы, которые он разбирал, мучили его не только на страницах его сочинений“ (Брюсов В. Ремесло поэта. – М., 1981. – С. 266).
А. В. Гулыга говорит: ”Перестройка нашей духовной жизни поставила со всей остротой вопрос об усвоении культурного наследия. Без В. Соловьева наше знание о русской культуре конца прошлого и начала нынешнего века останется неполным“ (А. В. Гулыга. Философия любви / В. С. Соловьев. Соч. – М., 1988. – Т. 1. – С. 46).
Согласно утверждению Х. Дама, ”не может быть никакого сомнения в том, что философия Соловьева – особенно в период с 1892 по 1899 год – достигла выводов, которые предвосхитили почти весь методологический инструментарий немецкой феноменологии“ (Dahm H. Grundzüge russischen Denkens. München, 1973, S. 33).
Кувакин В. А. говорит: ”Сам В. Соловьев, как человек далеко не безразличный к общественным процессам современной ему России, подчеркивал важность непреходящих ценностей человечества, тех сторон жизни, которые составляют и связь сменяющих друг друга поколений, и глубинное единство наших устремлений к Истине, Добру и Красоте.
Чистота помыслов и рыцарское служение общечеловеческим ценностям, как их понимал философ, могут и должны стать примером борьбы за духовность. За идеальное в человеке, и возвышение его нравственных потребностей и идеалов.
Исключительно высокая оценка В. Соловьевым человека, его неисчерпаемого духовного потенциала не может игнорироваться, когда мы обнаружили столь острый дефицит человечности в человеческих отношениях, определенный упадок нравов и нравственных стандартов“ (В. А. Кувакин. Философия В. Соловьева. – М., 1988. – С. 3 – 4).
”По моему мнению, – пишет В. А. Кувакин, – он доказал миру способность русского национального гения превзойти своей рефлектирующей системо-обращающей и философски-синтезирующей силой все самые смелые взлеты германского или шире – западноевропейского – философствующего духа.
В. Соловьев был прежде всего философом, а не моралистом. Тем не менее его самый обширный и наиболее детально разработанный трактат имеет название ”Оправдание добра“. В этом произведении основные проблемы всеединства рассмотрены в свете этического, что создает своеобразную систему, нравственного космоса, поскольку идея добра пронизывает природу, общественно-исторический процесс и его социальные институты, все области общественного сознания и практической деятельности индивида.
Утверждение неразрывной связи добра с единым космоэволюционным процессом разительно отличает этику всеединства от всякого другого идеалистического учения о нравственности.
В. Соловьев явил собою беспрецедентный в нашей интеллектуальной истории пример философского ”собирания“, воссоединения и синтеза духовных ценностей не только отечественной, но и мировой культуры. Он видел в оправдании добра и лучших верований наших отцов смысл своего творчества, всей своей жизни. Такое исключительно сердечное отношение к прошлому не может не вызвать глубокого уважения. Особенно сегодня. Потому что нам трудно дается нравственное освоение истории.
И все-таки В. Соловьеву, не закрывавшему глаза на самые мрачные стороны жизни, удавалось осветить своим милосердным философским гением и эти проблемы.
Ему удалось поставить под сомнение все ложное, злое и безобразное. Отвергнув неотвратимость трагического, он сумел разглядеть в мире природы и истории светлые и жизнеутверждающие начала, помогающие восхождению людей к общечеловеческим нравственным идеалам.“ (В. А. Кувакин. Философия В. Соловьева. – М., 1988 – С. 8, 25, 26 – 27, 43 – 44).
Выдающиеся русские мыслители, как например Л. М. Лопатин и лучший знаток древней философии в России – князь Сергей Николаевич Трубецкой, называют Соловьева русским ”Платоном“, не ставя, разумеется, этих двух гениев на одну и ту же высоту.
Известный богослов Никольский посвятил Соловьеву книгу под заглавием ”Русский Ориген“. Это заглавие выражает, может быть, лучше всех других исключительное значение Соловьева в истории развития христианского мировоззрения. Ориген использовал все богатства, найденные им в древней, эллинистической и первохристианской мудрости для обоснования и развития христианского миро- и жизнепонимания. Соловьев отдал на службу христианской истине все сокровища не только древней и святоотеческой мысли, но и философии нового времени, прежде всего немецкой идеалистической. Почетное название русского Оригена вполне заслужено им.
Следует привести мнение замечательного русского поэта, критика и религиозно-философского писателя Вячеслава Иванова, которому мы обязаны глубокой и прекрасной книгой о Достоевском. В. Иванов сравнивает Соловьева с Толстым и Достоевским и приходит к заключению, что его значение для русского религиозно-нравственного сознания более велико, чем значение этих двух великанов. ”Оба гениальных художника, – говорит Иванов, – бессильны были преодолеть бесформенность и бессвязность их религиозного синтеза: Толстой – поскольку он был анархист, Достоевский – как гений оргийный и трагический. Истинным образователем наших религиозных стремлений, лирником Орфеем, несущим начало зиждительного строя, был Владимир Соловьев“ (О Соловьеве. – М.: Изд. ”Путь“. – 1911. – С. 32).
Такие же восторженные отзывы о Соловьеве мы находим и у выдающихся представителей западной мысли. Великий воин Христов о. Фридрих Муккерман пишет: ”Со дней блаженного Августина идея Царствия Божия, которая опять выступает в сознании современного человечества, никогда не была представлена так всеобъемлюще, так глубоко и вдохновенно, как нашим поэтом-философом“ (Соловьев В. С.Духовные основы жизни. – Брюссель: Изд-тво ”Жизнь с Богом“. – 1982. – С. 4).
Личность Соловьева настолько чарующа, что, по мнению Муккермана, не имеет себе равной во всей истории философии. Можно присоединиться к мнению, высказанному о нем знаменитым епископом Штрассмайером в письме к кардиналу Рамполла, предназначенном для папы Льва XIII: ”Соловьев – это чистая, благочестивая и поистине святая душа“ (Соловьев В. С.Духовные основы жизни. – Брюссель: Изд-тво ”Жизнь с Богом“.– 1982. – С. 5).
Что во всем творчестве Соловьева заставляет нас видеть в нем одного из самых великих представителей христианской философии? Лучший ответ на этот вопрос дает И. Гиршбергер: ”Соловьев укоренен в мышлении и вере Церкви первых веков, в духовном предании святоотеческого периода. Он типичный христианский мыслитель. Правда, немецкий идеализм тоже пытался ввести сокровища христианской мысли в свою систему, но он их скорее переработал, чем включил. Великое неоплатоническое христианское наследие, которое через Прокла, Ареопагита, Боэция, школу Шартр, Мейстера Эккгарта, Николая Кузанского, Лейбница, было донесено до немецкого идеализма, продолжает жить у Соловьева. Но не в скрытой форме, как у Шеллинга, и не в искаженном виде, как у Гегеля, но в чисто христианских первоисточников“ (Соловьев В. С.Духовные основы жизни. –Брюссель: Изд-тво ”Жизнь с Богом“. – 1982. – С. 13).
Первый издатель Соловьева – Радлов дает следующую оценку сочинениям ”Духовные основы жизни“ и ”Оправдание добра“: ”Два сочинения В. Соловьева мы считаем наиболее законченным и замечательными – ”Духовные основы жизни“ и ”Оправдание добра“ (там же. – С. 14).
Е. В. Рашковский говорит: ”Не признавая чисто церковных нововведений творцов Реформации, не признавая разоблачительных тенденций в ”либеральном“ протестантском богословии, русский философ тем не менее высоко ставил ту интеллектуальную честность и научную добросовестность, которыми отличается наследие протестантской экзегетики и философской мысли“ (Е. Б. Рашковский. В. Соловьев о судьбах и смысле философии // Вопросы философии. – 1988. – № 8. – C. 113).
В. Соловьева обвиняли в том, что он ”буржуазно-помещичий публицист“. Е. Б. Рашковский, опровергая это, замечает: ”Для буржуазно-помещичьей” публицистики Соловьева характерны призывы к свободе совести, соблюдения и правовому ограждению достоинства людей, уважению их этического и культурного своеобразия, социальному реформаторству, к зачаткам экологической политики.
До такой ”буржуазно-помещичьей“ ограниченности, увы, не доросли еще многие мыслители нашего прогрессивного века“ (там же. – C. 115).
Н. Ф. Уткин говорит: ”Найти средство противостояния хаосу, деструкции и гибели, сохранить мир со всем богатством его развитых форм – вот в чем состояла сверхзадача философии Соловьева. Решение ее он видел в принципе всеединства, который казался ему осуществимым, несмотря на усиливающиеся явления разобщенности“ (Н. Ф. Уткин. Тема всеединства в философии В. Соловьева // Вопросы философии. – 1989. – № 6. – C. 64).
Н. Н. Страхов писал Льву Толстому о магистерской диссертации Соловьева: ”А книжка его, чем больше читаю, тем больше кажется мне талантливою. Какое мастерство в языке, какая связь и сила“ (Лукьянов С. М. О В. Соловьеве в его молодые годы // Вопросы Философии и Психологии. – Пг., 1916. – К. 1 – C. 435).
После защиты магистерской диссертации русский историк и академик Рюмин писал своей корреспондентке Ю. П. Ешевской: ”Такого диспута я не помню и никогда мне не случалось встречать такую умственную силу лицом к лицу. Необыкновенная вера в то, что он говорит, необыкновенная находчивость, какое-то уверенное спокойствие – все это признаки высокого ума. Если будущая деятельность оправдывает надежды, возбужденные этим днем, Россию можно поздравить с гениальным человеком“ (там же. – C. 415 – 416).
”Весна 1881 года. Владимир Сергеевич Соловьев дочитывал последние лекции на Бестужевских курсах. Аудитория была переполнена, курсистки сидели на окнах, на полу у кафедры, Соловьев с вдохновенной речью и лицом пророка“, – так рисует картину одной из лекций В. Соловьева в своих воспоминаниях Екатерина Литкова, современница философа. (”Сборник памяти А. П. Философой“, Т. 2 (Бестужевские курсы). – Пч., 1915. – С. 27 – 28).
А. Блок отмечал, что в ”некоторых кругах имени Соловьева не могли слышать равнодушно: то был синоним опасного и вредного чудака“ (Блок А. А. Собр. соч. – М., 1982. – Т. 4. – С. 161).
Брюсов В. Я. говорит, что ”философия для него сливалась с жизнью“ (Брюсов В. Я. Соч. – М., 1987. – Т. 2. – С. 244).
Л. Е. Шапошников пишет: ”В. С. Соловьев предпринял попытку не просто ответить на какой-либо отдельный философский вопрос, а создать систему, включающую рассмотрение основных мировоззренческих проблем и на русской почве он первый поистине универсальный мыслитель. При этом важно подчеркнуть, что уровень его философствования не только соответствует мировым критериям, но в ряде случаев и превосходит достижения европейской философии“ (Л. Е. Шапошников. В. С. Соловьев и православное богословие. – М., 1990. – С. 6).
Л. Воронов, признавая, что концепция Соловьева не претендует на точно вероучительское освещение догматов, рассматривает ее как ”блестящий опыт наглядного философско-апологетического рассуждения“ (Журнал Московской Патриархии. – 1974. – № 6. – С. 78).
Прежде всего актуально звучит предостережение философа об опасности сведения прогресса лишь к экономической стороне развития общества. Опыт страны показал, что недооценка нравственных, духовных факторов в человеческой жизни оборачивается и застоем в экономике. Важным и современным звучит призыв Соловьева к нравственному совершенствованию каждого человека, – замечает Л. Е. Шапошников (Л. Е. Шапошников. Специфика философско-богословской системы В. С. Соловьева / В. С. Соловьев и православное богословие. – М., 1990. – C. 32).
Соловьев в работах представителей русской религиозной философии оценивается неоднозначно. С одной стороны, утверждается, что ”все же первым русским религиозным философом может и должен считаться В. Соловьев. Он не от философии пришел к религии, а от религии к философии“ (Шестов Л. Умозрение и откровение. Религиозная философия В. Соловьева и другие статьи. – Париж, 1964. – C. 26).
Большой знаток его творчества Е. Н. Трубецкой, подчеркивал особое значение этого философа, ибо в его интеллектуальных исканиях ”мы найдем прообраз всей нашей умственной жизни последних лет“ (Трубецкой Е. Н. Возвращение к философии. Философский сборник Льву Михайловичу Лопатину. – М., 1912. – C. 5).
При этом отмечалось не только значение Соловьева для становления и развития русской философии, но и его мировая значимость, так как в последней четверти XIX века он ”был самым оригинальным философом во всей Европе“ (Лопатин Л. М. Философские характеристики и речи. – М., 1911. – C. 120).
”Существенное влияние его взгляды оказали на формирование так называемого нового религиозного сознания, появившегося в России в начале ХХ века. При этом идет речь не только о мыслителях, непосредственно знавших Соловьева и усвоивших ряд его идей, как, например, братья Трубецкие или Л. М. Лопатин, и даже не только о представителях ”философии всеединства“, таких, как С. Н. Булгаков, Л. П. Карсавин, П. А. Флоренский, но и о философах, формально выступавших с иных позиций – это Н. А. Бердяев, Л. И. Шестов, и другие“ (Л. Е. Шапошников, В. С. Соловьев и Новое религиозное сознание начало ХХ века / В. С. Соловьев и православное богословие. – М., 1990. – C. 33).
Мыслитель характеризуется учеными как ”выдающийся... самый популярный представитель русской философской мысли за последние четверть века“ (Христианские чтения. – 1900. – № 10. – C. 620). Все они признают не только важность ”философии цельного знания“ для настоящего, но и актуальность этой системы для будущего, ибо ”чем дальше будет идти время, тем значение Соловьева будет возрастать“ (Вера и разум: – 1902. – № 10. – C. 408).
Под влиянием идей В. Соловьева было составлено специальное пособие по апологетическому богословию П. Линицкого – ”Значение философии для богословия“.
Анализируя различные школы религиозной философии, митрополит Владимир (Сабодан) отмечает, что ”среди представителей русской философии первое место, несомненно, принадлежит В. С. Соловьеву, признанному самым крупным философом своего времени ”русским Оригеном“ ХIX века. Первым крупным богословско-философским трудом Соловьева, содержащем философские предпосылки учения о Церкви, были ”Чтения о богочеловечестве“. Исходя их глубоких побуждений видеть Церковь единой, Соловьев выдвигал идею соединения Православной и Католической Церквей. В Соловьеве была сильна интуиция единства церковного тела. В нем было глубокое изначальное чувство вселенскости христианства. Соловьев мучился болью церковного разделения. Его тянуло на свежий, вольный воздух вселенского церковного братства. Он, хотя торопливо и часто неверно, но всеми силами души и данного Богом таланта искал пути к заповеданному Христом общехристианскому единству. В этом смысле его можно назвать выдающимся деятелем экуменизма XIX века.
Значение Соловьева в истории русской мысли огромно. По словам отца Сергия Булгакова, опыт философской системы Соловьева – самый полнозвучный аккорд русской философии.
Соловьев был родоначальником того религиозно-богословского движения в среде русской интеллигенции, которое позже получило название русского религиозного ренессанса ХХ века. Соловьев стoял у истоков религиозно-церковного возрождения, которое поставило перед собой задачу открыть и сказать правду о Боге и человеке, о небе и о земле. Религиозно-философское творчество В. С. Соловьева было одной из последних духовных вершин XIX века и вместе с тем было окном, из которого веял ветер грядущего“ (Сабодан Владимир, Архиепископ. Экклесиология в русском богословии в связи с экуменическим движением / Богословские труды, 21. – 1980. – C. 164-165).
”Итак, Владимир Соловьев – наследник того взгляда на космос, как на образец для художника, без которого была до сих пор невозможна вся большая культура. Но это наследие он разворачивает в сторону христианской эсхатологии, oбещающей торжество красоты на ”новой земле“ под ”новым небом“. Совершенная мера, какою у него мерится все наличное бытие, – это мера будущего века“ (Гальцева Р., Роднянская И. Реальное дело художника / Соловьев В. С. Философия искусства и литературная критика. – М., 1991. – C. 9).
”Для американского специалиста по истории общественной мысли Г. Кана В. Соловьев – ”величайший философ, когда-либо рожденный Россией“ (Kahn H. ”The mind of modern Russia“, new Brunswick, 1955, p. 123).
Л. Е. Шапошников отмечает: ”Широкая популяризация идей Соловьева связана с именами Н. Булгакова, А. Введенского, С. Глаголева, П. Линицкого, Д. Миртова, П. Светлова, В. Экземплярского и других“ (Л. Е. Шапошников. В. С. Соловьев и философизация православного богословия / В. С. Соловьев и православное богословие. – М., 1990. – C. 39).
”Русский философ своим творчеством стремился обосновать непреходящую ценность человеческой личности, призывал индивида к активной деятельности по одухотворению окружающего мира. Наконец, подчеркивал громадную значимость нравственной сферы в жизни человека“, – заключает Л. Е. Шапошников.
”Русская идеалистическая философия и, конечно, такой ее корифей, как В. С. Соловьев, может помочь современному человеку преодолеть ”пессимизм и неверие в собственные силы. В. Соловьев искренне верил в великую будущность России, и задача его потомков – доказать, что эта вера была не напрасна“, – утверждает Л. Е. Шапошников (Л. Е. Шапошников. В. С. Соловьев и православное богословие. – М., 1990. – C. 63)
По словам А. Ф. Кони, жизнь В. Соловьева была лишена ”даже самых скромных удобств и той минимальной обеспеченности, которая необходима для спокойного изложения своих дум и созерцаний. Вечный странник, не знавший подчас, где главу преклонить и в прямом, и в переносном смысле, не имевший ”ни кола ни двора“, бедно и скупо одетый, слабый физически, хрупкий, впечатлительный и болезненно восприимчивый, – он не был, употребляя выражение Некрасова, ”любящей рукой – ни охранен, ни обеспечен“ (Кони А. Ф. Собр. соч. – М., 1969. – Т. 7. – С. 247).
М. С. Безобразова писала: ”Так впоследствии, когда приходилось наблюдать более темные, более тяжелые стороны в характере, в натуре брата, все же всегда чувствовалось, что этот человек безусловно не способен ни на что низкое или неблагородное и что над ним не имела никакой силы сколько-нибудь мелкая, недостойная или пошлая сторона жизни. Да, в этом отношении он был всегда над землей, выше ее и мог казаться небом (М. С. Безобразова. Воспоминания о брате В. Соловьеве / В. Соловьев. Неподвижное лишь солнце любви. – М., 1990. – C. 306-307).
”Впрочем, брат очень редко позволял себе, бывая скучным, ходить в гости, хотя бы и к добрым знакомым“ – говорит его сестра. (М. С. Безобразова. Воспоминания о брате В. Соловьевe / В. Соловьев. Неподвижное лишь солнце любви... – М., 1990. – C. 307.). Она вспоминает беседу с ним, когда выходила замуж: ”Завтра во время венчания, – сказал он с чудесно-светлым, проникновенным лицом, – обрати внимание на то, что будут петь о венцах мученических, и помни всегда, что, выходя замуж или женясь, человек непременно должен быть готов надеть венцы, ибо делая подобный шаг, вступает на путь величайшего счастья, но также и величайшего страдания“ (там же. – С. 343-344).
В. Д. Кузьмин-Караваев говорит о философе: ”Основной чертой отношения Соловьева к людям была деятельная любовь. Та любовь не на словах, а на деле, которая составляет сущность всего христианского мировоззрения и которой так мало в современном обществе. Он любил человека; как такового, кто бы это ни был, каково бы ни было его прошлое. Каковы бы ни были у него взгляды, принципы…“
За нравственной помощью, за советом к Соловьеву обращались не часто – и ему это было больно. Но за помощью материальной – к нему, бездомному бедняку, жившему исключительно тяжелым литературным трудом, – обращалось множество лиц. И профессиональные нищие, и явные пропойцы, и отставные чиновники, и разные вдовы, и учащаяся молодежь, и люди гораздо более, чем он обеспеченные. В этом отношении его доброта была беспредельна. Он отдавал буквально последние рубли. Не бывало денег – отдавал пальто, зимой летнее, летом – зимнее, – занимал, посылал по редакциям за авансом, закладывал часы“ (В. Д. Кузьмин-Караваев. Из воспоминаний о В. С. Соловьеве // В. Соловьев. Неподвижное лишь солнце любви... – М., 1990. – C. 363).
”Охотно жертвовавший для материальной помощи непосредственными благами жизни, Владимир Сергеевич никогда не останавливался и перед пожертвованием своим высшим, духовным благом“ (там же. – C. 364).
”Любил Владимир Сергеевич оказывать материальную помощь и тогда, когда его прямо о том не просили, но когда он чувствовал, что помощь его будет приятна или доставит хотя ничтожное удовольствие“ (там же. – C. 365).
Вот что писал о нем С. Н. Трубецкой: ”Этот человек, жизненно усвоивший религиозные идеалы западных исповеданий, жил и умер самым искренним и убежденным сыном православной церкви, в которой он видел ”Богом положенное основание“. Те, кто знал его, помнят его благоговейную любовь к святыням церкви, к ее таинствам, иконам, молитвам, к ее мистическому богослужению, ”ангелами преданному“, как он выражался. Здесь, как и всюду, вера его была сознательна и философски продумана, органически связана со всем его миросозерцанием, но и здесь, как всюду, она была непосредственной и живой, он свидетельствовал ее и своими богословскими трудами, и своими пламенными обличительными словами против пороков нашего церковного строя, и своим увещанием к раскольникам, он свидетельствовал ее всею своей жизнью и самою смертью“ (С. Н. Трубецкой. Смерть В. С. Соловьева / В. Соловьев. Неподвижное лишь солнце любви... – М., 1990. – C. 389).
”То была цельная и светлая жизнь. Несмотря на все пережитые бури, жизнь подвижника, победившего темные, низшие силы, бившиеся в его груди. Нелегко далась она ему ”трудная работа Господня“, – говорил он на смертном одре. Но в этой трудной работе он не изнемогал духом, сохранил чистое сердце и душевную бодрость, тот высший, чуждый уныния источник веселья и радости, в котором он сам видел подлинный признак и преимущество искреннего христианства“, – замечает С. Н. Трубецкой (там же. – C. 389).
Е. К. Селевина вспоминает, какой ценный совет давал ей В. Соловьев: ”Прими только за общее правило: никогда не подчиняться книжному авторитету. Поэтому, eсли ты прочтешь что-нибудь даже строго доказанное, но с чем твое внутреннее убеждение не согласно, то верь себе больше, чем всякой книге, потому что в серьезных вопросах внутреннее бездоказательное и бессознательное убеждение есть голос Божий“ (Соловьев В. С. Письма к Е. К. Селевиной, № 2 / Письма В. С. Соловьева. – 1911. – Т. 3. – C. 59).
В. И. Фатющенко и Н. И. Цимбаев замечают, что ”в историю русской литературы Владимир Сергеевич Соловьев вошел прежде всего как замечательный философ, один из крупнейших идеалистов конца прошлого века. Но собственно философией он занимался сравнительно недолгое время, и в его литературном наследии богато представлены поэзия, публицистика и литературная критика“ (В. И. Фатющенко, Н. И. Цимбаев. В. Соловьев – критик и публицист. / В. С. Соловьев. Литературная критика. – М., 1990. – C. 5).
”Если пристально вглядеться в литературный процесс начала ХХ века, то влияние его представится достаточно глубоким, и обнаружится оно не только в творчестве Блока, Белого, Анненского, Вольшина, Б. Садовского и других близких к символизму поэтов и критиков, но и в работах Луначарского, Богданова, ибо все они считали задачей искусства преобразование мира“ (В. И. Фатющенко, Н. И. Цимбаев. В. Соловьев – критик и публицист / В. С. Соловьев. Литературная критика. – М., 1990. – C. 34).
”Соловьевское наследие уникально в своей многогранности, – говорят В. И. Фатющенко и Н. И. Цимбаев, – как бы мы ни оценивали его отдельные стороны – в главном, в основном это наследие замечательного мыслителя и гуманиста, чьи искания, чья вера в торжество справедливости на земле созвучны нашему времени и к нашему времени обращены“ (там же. – C. 34).
Э. Радлов восхищается В. Соловьевым: ”Да, поистине это была чистая благочестивая и святая душа! Детская веселость, которой отличался Соловьев, была свойственна многим знаменитым мистикам, и она весьма понятна в душе, полной божественного вдохновения. Соловьев очень хорошо определил роль, которую играл в его жизни смех, а именно, в посвящении к неизданной комедии (”Белая лилия“) мы читаем:
”Не жди ты песен, стройных и прекрасных,
У темной осени цветов ты не проси;
Не знал я дней, сияющих и ясных,
А сколько призраков недвижных и безгласных
Покинуто на сумрачном пути.
Таков закон: все лучшее в тумане,
А ясное иль больно, иль смешно.
Не миновать нам двойственной сей грани:
Из смеха звонкого и их глухих рыданий
Созвучие вселенной создано.
Звучи же, смех, свободною волною
И хоть на миг рыданье заглуши.
Ты, муза бедная! Над темною стезею
Явись хоть раз с улыбкой молодою
И злую жизнь насмешкою незлою
На миг обезоружь и укроти“ (Э Радлов. Предисловие / Письма В. С. Соловьева. – 1908. – Т. 1. – C. 3 – 4).
Н. Котрелев считает, что ”Владимир Соловьев, в самом деле крупнейший, если не самый яркий и убедительный, представитель русской ”религиозной философии“, русского ”религиозного ренессанса“ (что уже разумнее, а лучше – крупный представитель русской христианской мысли)“ (Н. Котрелев. Послесловие / В. Соловьев. Стихотворения. Эстетика, литературная критика. – М., 1990. – C. 481).
”Я убежден, – говорит Н. Котрелев, – что первая задача – очертить действительный исторический контекст, в котором Владимир Соловьев живет в русской культуре. Это необходимо сделать ради самой русской культуры. Картина ее состояния и движения в последней четверти прошлого века, если на ней нет Владимира Соловьева, неизбежно представляет собой фотографию, из которой злонамеренно, преступно вырезана одна из центральных фигур“ (там же. – С. 482).
Ф. Степун писал: ”Тогда (24 ноября 1874. – В. С.) никто как будто не заметил того факта, что Соловьев поднял свой прометеев факел на самую высокую, из известных, умственную ступень“ (Stepum F. Mistische Weltschau, München, 1964. S. 23).
”В мышлении В. С. Соловьева, – указывал Радлов, – философия и богословие теснейшим образом связаны: хотя он и определяет философию как свободное исследование основ человеческого знания, бытия и деятельности, но, в сущности, для него философия есть ancilla theologie (служанка богословия) и имеет лишь пропедевтический характер“ (Э. Радлов. Соловьев В. С. / Энциклопедический словарь. – СПб., 1900. – Т. 60. – C. 765).
”Естественно, что для Соловьева главным и определяющим началом является начало религиозно-нравственное“, – заключает В. В. Спиров. (Б. В. Спиров. Философия истории В. Соловьева в ее развитии и преемственности / Из истории русской философии XIX-го начала XX-го века. – М., 1969. – C. 188.)
Г. Заке говорил, что ”значение его личности для русской духовной истории XIX и ХХ вв. еще достаточно не оценено“ (Sake G. W. S. Solovjevs Gecshichtsphilosophie, Berlin, 1929, S. 123).
З. В. Утехин оценивал В. Соловьева, как ”наиболее выдающегося русского философа, сочетавшего в себе громадную силу мысли с суровой дисциплиной академической философии“ (Utechin S. V. Russian Politikal Thought, N. Y.-L., 1964, p. 169).
Э. Мюнцер считал, что В. Соловьев – философ, который занимает ”особое место в истории человеческой мысли“ (Münzer E. Solovjev Prophet of Russian-Western unity, L., 1956, p. 4).
Л. Мюллер отмечал, что основная заслуга Соловьева заключается в том, что он ” видел свою задачу в создании ”позитивной христианской философии “ , в которой христианство могло бы окончательно найти свое адекватное выражение, а также сделало бы возможным начало новой мировой эпохи “ (Müller L. Nitsche und Solovjev. ” Zeitschrift für Philosophische Forschung “ , 1947, Bd. I, Hg. 4. S. 499).
Н. Зернов так отзывается о В. Соловьеве: ” Соловьев умер в преддверии двадцатого века, и он предвидел главную тенденцию новой эпохи. Его ум прежде всего занят проблемами, все значение которых обнаружилось только через годы после его смерти “ (Zernov N. Three Russian Prophets (Khomiakov, Dostoevsky, Solovjev), L., 1944, p. 117).
” Владимир Соловьев принадлежит к тем редки м гениям, в которых равным образом представлены вера и строгое логическое мышление “ , – считал Э. Клум (Klum E. Natur, Kunst und Liebe in der Philosophie V. Solovjevs, München, 1965, S. 11).
Для профессора Колумбийского университета М. Менинга, написавшего предисловие к американскому изданию ” Чтений “ , Соловьев представляется вышедшим ” из глубокой и еще не полностью понятой традиции “ , а ” Чтения “ , по его мнению, есть величайшей ценностью для западного мышления “ (Lauboff P. Godmanhood as the main idea the philisophy of V. Solovjev. N. Y., 1944, p. 6).
Н. А. Бердяев отмечал, что ” В. Соловьев породил недоразуменье, дав повод думать, что возможен философский универсальный синтез, философское достижение всеединства “ (Н. А. Бердяев. Философия и религия / Философия свободы. Смысл творчества. – М., 1989. – C. 20).
” Достаточно назвать имена И. Киреевского, Хомякова, Чичерина, В. Соловьева, Козлова, Лопатина, кн. С. Трубецкого и Н. Лоского, чтобы видно было, что в России есть философия и что в философии этой есть оригинальные стремления “ (Н. А. Бердяев. Об онтологической гносеологии / Философия свободы. Смысл творчества. – М., 1989. – C. 97).
В. Сцилкорский, называя Соловьева русским Оригеном, уподобляет его философию ”великому храму“ (История философии в СССР. – М., 1968. – Т. 3. – C. 391).
”Его самой заветной практической заботой было объединить христианство и этим покончить с борьбой между классами и нациями“, – подчеркивал Д. Николс, профессор Чикагского университета (Jams Hastings Nickols. ”History of Christianity 1650-1950. Secularisationof the West“. New.York, 1956, p. 345).
В. П. Шкоринов говорил, что ”этическая система Соловьева, как его философия в целом, представляет собою весьма ламинарное явление. Его теория вырабатывалась под влиянием многочисленных философских систем прошлого. В истории философии трудно найти другую подобную теорию, которая бы в такой степени синтезировала в себе основные элементы крупнейших идеалистических учений“ (В. П. Шкоринов. Этика ”всеединства“ В. Соловьева. – Очерки истории русской этической мысли. – М., 1976. –
С. 284).
Западногерманский теолог Э. Мюнцер считал Соловьева ”величайшим мыслителем“, создавшим для человечества непреходящие моральные ценности. По Мюнцеру, благодаря своим метафизическим откровениям, Соловьев ”занимает особое место в общественной мысли“ (Münzer E. Solovjev. Prophet of Russian-Western Unity. L., 1956, p. 4).
Его идеи, отмечал Мюнцер, позволяют продвинуться на ”один шаг дальше“ и проникнуть в правду на ”один слой глубже“ по сравнению с западной философией. Именно эти идеи должны, поэтому составить важнейшую теоретическую базу для морального перевооружения западного мира.
Мюнцер писал, что ”необходимость переориентации духовной жизни западного мира ”должна привести к ”возрастанию влияния Соловьева“, так как ”мир Соловьевских идей наиболее близко подводит к самым ”глубоким и продолжительным“ потребностям общественного развития “ (Münzer E. Solovjev. Prophet of Russian-Western Unity. L., 1956, p. 139).
” Так как этика не может иметь других целей, кроме приближения человека к Богу, ее глубочайшие корни должны быть найдены в божественном “ (Ibid, p. 68).
Мюнцер рекомендовал западному миру принять ” фундаментальный тезис обожествления “ человека, сформулированный и развитый в этике Соловьева. В этом же ключе анализовал учение Соловьева в самый последний период М. Медей, Э. Клум, К. Труляр и другие.
Н. С. Семенкин говорит что ” в идее Софии, или премудрости, излагаемой в творчестве Соловьева, представители софиологии видят наиболее самобытную идею, продукт оригинального творчества русской религиозной мысли. ” Исконно русскую “ идею, не имеющую аналога в западноевропейском сознании и отсутствовавшую в религиозном сознании Византии “ (Н. С. Семенкин. Философия Богоискательства. (Критика религиозно-философских идей софиологов). – М., 1986. – С. 125).
Н. С. Семенкин замечал, что ” у В. Соловьева все это уже сливается в единую концепцию, в формировании которой имели значение не только поздний Шеллинг, но и эзотерическое учение евреев Каббала, а также идеи таких мистиков, как Я. Беме (1575 – 1624), Д. Пордедж (1625 – 1698) и другие “ (там же. – С. 125).
Н. П. Красников писал: ” Обновлением традиционно-церковного взгляда на личность и общество настойчиво занимался В. Соловьев. Он был убежден, что христианство потому проявляет себя половинчато и урезано, что воплощается в жизни индивидуальных личностей и не выступает в роли общественной силы. Соловьев связал задачу личного спасения со светскими обязанностями христианина. Его верующий рассматривал вопрос о своем отношении к миру и его истории с позиций ” божьего промышления о людях “ (Н. П. Красников. Социально-этические воззрения русского православия в ХХ веке. – Киев. – 1988. – С. 33).
” В. Соловьев один из первых конкретизировал понятие ” условия духовного совершенствования “ , имея в виду материальные условия жизни, и выступал за их создание “ (там же. – С. 34).
Н. И. Пруцков, анализируя произведения В. Соловьева, говорит, что ” в его представлении рисовался и иной путь – путь духовного обновления человечества, обретение им абсолютной истины и абсолютного добра, слившихся в одно целое в Христе “ (Н. И. Пруцков. Достоевский и В. Соловьев ( ” Великий инквизитор “ и ” Антихрист “ ) / Историко-сравнительный анализ произведений художественной литературы. – Л., 1974. – C. 135).
Т. М. Родина пишет: ” Гораздо более влиятельной фигурой оказавшей самое существенное влияние на эстетику русского символизма, был поэт и философ В. С. Соловьев. Через него практически осуществилась связь символизма уже в самых его истоках и социально-философскими интересами русской литературы предшествующего периода (Ф. И. Тютчев, А. С. Хомяков, Ф. М. Достоевский – главным образом). С другой стороны, через В. Соловьева обозначилась позднее обособившаяся от искусства линия, которая соединила русское социально-христианское движение конца века с активно формирующимися в те же годы философско-религиозными системами (Н. Бердяев, С. Булгаков, Л. Шестов и другие). Влияние, которое Соловьев оказал на искусство 90-х годов, также не было одностороннее “ (Т. М. Родина. Натурализм и символизм / А. Блок и русский театр начала ХХ века. – М., 1972. – C. 58-59).
”На первом этапе творческого развития Блока неразрывность общего и частного объективно данного и индивидуально пережитого была осознана поэтом и приобрела структурную определенность под воздействием романтико-мистической концепции Владимира Соловьева“, – замечает Т. М. Родина (Т. М. Родина. Шекспировские мотивы / А. Блок и русский театр начала ХХ века. – М., 1972. – C. 110).
Валерий Брюcов говорил, что ”В. Соловьев в стихотворстве был учеником Фета. В то время, как в поэзии Фета начало художественное преобладало, В. Соловьев сознательно предоставил в своих стихах первое место мысли. В. Соловьев был нашим первым поэтом-философом, который посмел в стихах говорить о труднейших вопросах, тревожащих мысль человека“ (В. Брюсов. В. Соловьев. Смысл его поэзии / Соб. соч. – М., 1975. – Т. 6. – C. 220).
В другом месте, отзываясь о поэтическом таланте Соловьева В. Брюсов отмечал, что ”за последние годы жизни Соловьева во всех его произведениях чувствовалась какая-то особая мощь, какая-то обостренность дарования. Поэт и мыслитель подступал к самым заветным вопросам современного человека. К его самым мучительным соблазнам... И к властному голосу В. Соловьева прислушивались как к словам учителя, за ним признавали право судить... Смерть неожиданно прервала эти столь нужные нам поучения“ (В. Я. Брюсов. В. Соловьев. Смысл его поэзии / Сочинения. – М., 1987. – Т. 2. – C. 254).
”Богато одаренный от природы, обладавший колоссальною памятью, настойчиво и самостоятельно учившийся всю жизнь и, поэтому, вооруженный массою разнообразных и глубоких сведений, – он был слишком силен сам по себе, чтобы служить только выразителем, хотя бы и в самом возвышенном виде, общественных настроений данного времени“, – говорит А. Ф. Кони (А. Ф. Кони. В. С. Соловьев. Собр. соч. – М., 1969. – Т. 7. – С. 337).
”Будучи не от мира сего и выше мира сего, он представлял из себя, – сказал о нем известный датский критик Георге Брандесе, – полупророка, полуребенка“ (там же. – С. 338).
”Богатство содержания нравственной философии Соловьева, вложенная в него громадная эрудиция и горячее убеждение, которым проникнут его труд, делают его взгляды заслуживающими особого внимания и изучения. В нем сказывается не только глубокий мыслитель и блестящий диалектик, но и очень часто и вдохновенный поэт. ”Оправдание добра“, есть, без сомнения, одна из замечательнейших книг последнего времени, несмотря на то, что некоторые ее положения весьма спорны. Конечно, и сам автор не имел в виду вещать в ней непререкаемые истины, но его заслуга в том, что он изложил целостное учение в изящной и удобной форме, согретой внутренним огнем“, – таково мнение А. Ф. Кони (А. Ф. Кони. Владимир Соловьев. Собр. соч. – М., 1969 – Т. 7. – С. 370).
Э. Радлов говорит, что ”для Соловьева точно так же, как и для его предшественников, задача философии состоит в согласовании веры и знания, религии и науки“ (Э. Радлов. Очерк Истории Русской философии // Наука и школа. – СПб., 1921. – C. 37).
А. Блок писал, что ”новый мир уже стоит при дверях, завтра мы вспомним золотой свет, сверкнувший на границе двух, столь непохожих веков. Девятнадцатый заставил нас забыть самые имена святых, – двадцатый, быть может, увидит их воочию.
Это значение явил нам, русским, еще неразгаданный и двоящийся перед нами Владимир Соловьев“ (А. Блок. Рыцарь-монах / Собр. соч. – Л., 1982 – Т. 4. – С. 167).
”В. Соловьеву судила судьба в течение всей его жизни быть духовным носителем и провозвестником тех событий, которым надлежало развернуться в мире“, – говорит А. Блок (А. Блок. В. Соловьев в наши дни. Собр. соч. – Л., 1982. – Т. 4. – С. 394).
Соловьевство, с точки зрения С. Булгакова, ”представляет собой не что иное, как философскую христологию, соответствующую потребностям современного сознания“ (С. Булгаков. Без плана // Вопросы жизни. – 1905. – № 3. – C. 393), поэтому, по С. Булгакову, Соловьевство в большей степени чем официальная церковность, может и должно содействовать ”торжеству демократии и социализма“ (там же. – C. 401).
”При необычайно остром увлечении Блока поэзией В. Соловьева (а Блок всегда считал встречу с этой поэзией одним из важнейших фактов своей внутренней жизни), естественно, что перед молодым поэтом не могла не встать также и проблема соловьевской философии“, – подчеркивал П. Громов (Павел Громов. Ранний Блок – лирик, его предшественники и современники. – М., Л., 1966. – С. 94).
Для истории русского символизма особенно важно представление В. Соловьева о мире идеала как о ”синтезе“ ”земной и небесной природы“, о жизни, которая ”небо с землей сочетает“, – отмечал З. Г. Минц (З. Г. Минц. Первая любовь / Лирика А. Блока. – 1975. – C. 14).
На II Международной церковной конференции в Москве 11 – 18 мая 1987 года ”Богословие и духовность Р.П.Ц.“, митрополит Ростовский и Новочеркасский в своем докладе акцентировал: ”Среди представителей русской философии, оказавших влияние на формирование экклесиологии, первое место, несомненно принадлежит В. Соловьеву, который стоял у истоков религиозно-философского возрождения, ознаменовавшегося творчеством таких известных религиозных мыслителей и богословов, как священник Павел Флоренский и протоиерей Сергей Булгаков“ (Митр. Владимир (Сабодан). Вопросы экклесиологии в русском богословии // ЖМП. – 1987. – № 9. – C. 18).
В. С. Соловьеву и его учению был посвящен доклад митр. Дели и Севера Павла Мар Григория (Индия). ”В. С. Соловьев и новое мышление – некоторые соображения“, с которым он выступил на этой конференции (Митр. Павел Мар Григорий ”В. С. Соловьев и новое мышление – некоторые соображения“ // ЖМП. – 1987. – № 10 – С. 18).
Ю. Авакумов в своем богословском размышлении накануне Безельской Ассамблеи писал: ”Идея Богочеловечества очень близка русской религиозной мысли и любима ею. Начиная со знаменитых ”Чтений о Богочеловеке“ Владимира Соловьева, многие русские богословы и мыслители XIX – XX веков посвятили разработке этой темы свои труды“ (Ю. Авакумов. Творение Бога и творение человека // ЖМП. – 1989. – № 2. – C. 63).
Л. Лопатин указывал: ”Общественные идеалы Соловьева были только приложением к жизни его общего нравственного мировоззрения. В устах большинства избитые и истрепанные обратившиеся в пустую, нередко цинически осмеиваемую фразу слова: свобода, равенство, братство, для него не были только словами. Для него это самые элементарные и в то же время совершенно неустранимые устои христианские человеческой жизни, обязательность которых не может быть поколеблена никакими соображениями“ (Л. Лопатин. Философское миросозерцание. В. С. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – 1901. – Кн. 1 (56). – Отд. 1. – C. 84).
”Его убеждения, что справедливое для отдельной человеческой личности должно быть справедливым везде, где совершаются какие-нибудь человеческие действия, было совсем непоколебимо“, – писал Л. Лопатин. Отсюда его широкий и гуманный либерализм, отличающий его поистине вдохновенную публицистическую деятельность; оттого он был таким рьяным защитником свободы слова и мысли“ (там же. – С. 86).
”Пускай его миросозерцание в своем целом далеко не давало окончательного решения вопросов жизни и знания, но он указал, в каком направлении нужно искать положительной истины, и дал высокие, вдохновляющие образцы ее самоотверженного искания. В эпоху упадка философский мысли, ее печального неверия в себя Соловьев высоко поднял знамя независимой философии и бестрепетною рукою держал его до последних дней своей жизни. В эпоху, когда сознание огромного большинства образованных людей, измученного жизненными и теоретическими противоречиями, беспомощно рвалось за разными блуждающими огнями, сменяя один за другим не удовлетворявшие его идеалы, он один с неукротимою энергией своего бодрого ума звал к настоящему свету, – но немногие пошли за ним“ (Л. Лопатин. Философское миросозерцание. В. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – 1901. – Кн. 1 (56). – Отд. 1. – C. 91).
Очень справедливо оценивал В. Соловьева в своей речи князь С. Трубецкой. ”Тяжко и трудно подводить итоги деятельности В. Соловьева, – говорит. – После без малого 30 лет неустанной, плодотворной работы ему казалось, что он только начинает свое дело, что ему еще предстоит создать нечто новое и более значительное, чем все им сделанное“ (Князь С. Трубецкой. Основное начало учения В. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – 1901. – Кн. 1 (56). – Отд. 1. – C. 92).
В своей литературной деятельности Соловьев проявлял необычайную разносторонность: философ и поэт, литературный критик и публицист, ученый, филолог и богослов, моралист, проповедник, историк, эстетик, – он был столько же универсален в области творчества поэтического (там же. – С. 93-94).
Он был одним из лучших знатоков древней и новой философии – Платона, Канта, Шеллинга, которых переводил и комментировал, Гегеля, Шопенгауэра, Спинозы, Канта, которым посвятил замечательные исследования (Князь С. Трубецкой. Основное начало учения В. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – 1901. – Кн.1 (56). – Отд. 1. – C. 94).
В. Соловьев изучал в оригинале схоластиков и святоотеческие писания, а мистическую литературу всех времен и народов знал, как никто (там же. – C. 94-95).
Он обладал неутомимою жаждою знаний и вечно учился. Едва ли кто перечитал такое множество книг по всем отраслям знаний, как Владимир Сергеевич. (там же. – C. 97).
В одной из последних своих статей ”Форма разумности и разум истины“ (Вопросы философии. – 1989. – Кн. 50) он раскрывает нам тайну своего ”философского деяния“. Живым началом такого делания является ему ”творческий замысел“, как решимость познать сущую, безусловную истину, как ”требования безусловности“ (там же. – C. 98).
Основная идея Соловьева, пронизывающая его метафизику, этику, эстетику и самую его публицистику, есть религиозная христианская идея. То, чем была для Спинозы его абсолютная субстанция, для Фихте – его абсолютное Я, для Шопенгауэра – его мировая воля, тем было для Соловьева жизненное начало христианства.
П. Новгородцев говорит: ”Тот, кто знает Соловьева по преимуществу со стороны его мистических созерцаний и стремлений, будет, конечно, удивлен, услышав, что он является блестящим и выдающимся представителем философии права. Не составляет ли одну из главных сторон его нравственной философии мысль о том, что общественная организация и правовые учреждения безусловно важны для нравственного прогресса“ (П. Новгородцев. Идея права в философии. В. С. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – 1901.– Кн. 56. – Отд. 1. – С. 113).
”Всем известны взгляды Л. Толстого, но, к сожалению, очень немногие знают, что Толстой нашел для себя достойного критика в лице В. Соловьева. Соловьев дал основательный и подробный разбор его моральной доктрины, поскольку она сводилась к отрицанию права“, – замечает П. Новгородцев. (там же. – C. 126).
Подчеркивая значение веры В. С. Соловьева в добро П. Новгородцев призывает: ”Почтим же его за эту веру, за то, что он, не смущаясь силой торжествующего зла, учил нас верить в невидимое и грядущее добро“ (там же. – С. 129).
Г. Рачинский говорит: ”Живая идея красоты, вместе с двумя другими идеями, истины и добра, представляла для него подлинное и реальное содержание абсолютно достойного бытия – конкретного, всеединого Духа, творца и цели всего процесса мировой жизни“.
”Внезапно и преждевременно угас светильник пророка, разбилось его сердце, измученное и утомленное в борьбе со злом и безобразием окружавшей его жизни. Но не умрут в нас оставшиеся слова его горячей проповеди и свята будет для нас память о нем, и могила, где, под знаменем первой великой победы добра и красоты над безобразием зла и смерти, окончил ”от тяжелой работы Господней“ верный раб своего Господа“, – восклицает Г. Рачинский (Г. Рачинский. Взгляд В. С. Соловьева на красоту // Вопросы Философии и Психологии. – 1901. – Кн. 1 (56). – Отд. 1. – C. 137).
Александр Введенский, отмечая заслуги В. С. Соловьева в развитии русской философии, писал: ”И если бы я не был вынужден ограничиться одним лишь рассмотрением теории познания Соловьева, то не трудно было бы показать, что этой сильной разницей между современным положением русской философии и тем, в каком она находилась 28 лет назад, мы в значительной степени обязаны, между прочим, Соловьеву“ (Александр Введенский. О мистицизме и критицизме в теории познания В. С. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – 1901. – Кн. 1 (56). – Отд. 1. – C. 35).
А. Петровский замечает, что ”Соловьев был из тех, в высшей степени редких людей, которые живут так, как считают справедливым жить. Жизнь Соловьева была практическим осуществлением его верований, глубоких убеждений его души: только такая жизнь была мыслима для него и возможна. Его дело никогда не расходилось со словом, а это есть свойство лишь тех исключительных людей, которые в целых поколениях считаются единицами... Жизнь Соловьева была подвигом... Глубокая искренность и убежденность Соловьева и необыкновенная его правдивость сделали его жизненный путь тернистым“ (А. Петровский. Памяти Владимира Сергеевича Соловьева // Вопросы Философии и Психологии – 1901. – Кн. 1 (56). – Отд. 1. – C. 37 – 39).
Л. Лопатин дает следующую оценку В. С. Соловьеву и его философии: ”Мне кажется, что за последние 25 лет В. С. Соловьев был самым оригинальным философом во всей Европе“ (Л. Лопатин. Философское миросозерцание В. С. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – 1901. – Кн. 1 (56). – Отд. 1. – C. 45). ”Соловьев создал свою собственную независимую систему философии“ (там же. – С. 53). ”Общий смысл философского миросозерцания Соловьева можно свести к трем пунктам: 1) к идее внутренней духовности существующего; 2) к идее абсолютного всеединства; 3) к идее богочеловечества“ (там же. – С. 61).
С. Булгаков дал высокую оценку философии В. С. Соловьева: ”Нет ни одной значительной философской и научной идеи XIX века, которая не отразилась бы так или иначе в этом построении, не была бы в нем учтена. В этом смысле система Соловьева является последним словом мирового философского развития. Мы видим, что философия Соловьева органически сливается с христианским вероучением, является как бы критическим введением в богословие, осуществляя на деле идеал свободной теософии. Эту неразрывную связь сам Соловьев считал наиболее существенной особенностью своего миросозерцания, так что однажды прямо заявил, что своего учения не имеет и считает себя верным сторонником христианского учения“ (С. Булгаков. Что дает современному сознанию философия В. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – Год XIV 1903. – Март-апрель. – Кн. 67 (II). – C. 136).
”Связь философии с религией у Соловьева не есть недоразумение или слабость философа, отдавшего философию на службу богословию,
а есть, напротив, признак ее законченности, внутренней зрелости ее замысла“, – заключает С. Булгаков (Там же. – С. 137).
”Вышедшее в свет новое обширное сочинение нашего известного философа В. С. Соловьева, без сомнения, составит эпоху в истории развития русской философии, так как оно является в нашей литературе первым опытом систематического и совершенно самостоятельного рассмотрения основных начал нравственной философии. Это – первая этическая система русского мыслителя“, – говорит И. Грот (И. Грот. Обзор книг. Рец. на книгу В. Соловьева ”Оправдание добра“ Нравственная философия. – СПб., 1987. // Вопросы Философии и Психологии. – 1987. – Кн. 36 (1) – Отд. 2. – C. 155).
”Среди русских философов, самобытных в своем мировоззрении, первым, если и не по времени, то по глубине философской проницательности, по мощи и целости философских замыслов и концепций, является Владимир Соловьев“, – считал Георгий Флоровский. (Г. Флоровский. Новые книги о Владимире Соловьеве. – Одесса, 1912. – С. 1).
”В истории философии положительно нельзя указать философской системы, которая была бы в такой степени многосторонняя, как Соловьевская, – писал С. Булгаков, – не говоря уже о том, что вся новейшая философия, начиная с Декарта является для нее необходимой предпосылкой, нет ни одного великого философского и религиозного учения, которое не вошло бы как материал в эту многогранную систему: философия греков, находящая свое историческое завершение в Платоне и неоплатониках, буддизм и христианство, каббалистическая философия – всему отведено свое место. В этом смысле система Соловьева есть самый полнозвучный аккорд, какой только когда-либо раздавался в истории философии“ (С. Булгаков. Что дает современному сознанию философия В. С. Соловьева // Вопросы Философии и Психологии. – Год XIV (1903). – Март-апрель – Кн. 67 (II). – С. 53 – 54).
С. Булгаков говорил, что ”Соловьев был богато наделен природой: он соединял в себе не только первоклассного литературного критика, но и поэта; чарующая прелесть и искренность его музы, несмотря на ее скромность, отводит Соловьеву совершенно особое и самостоятельное место в сонме русских поэтов“ (там же. – С. 54-55).
Князь Евгений Трубецкой в своем ответе на статью Н. П. Петерсона (Н. Петерсон. Полемика. Заметка по поводу статьи Е. Трубецкого ”Жизненная задача Соловьева и всемирный кризис жизнепонимания / Вопросы Философии и Психологии. – Сентябрь-октябрь. – 1912) свидетельствует о В. С. Соловьеве: ”Этот универсальный мыслитель, объединивший в своем мировоззрении самые разнообразные течения и направления философской, религиозной мысли, видел в каждом данном учении его зерно истины, его относительную правду и только ею одною интересовался; по сравнению с нею отрицательные стороны, недостатки для него отходили на второй план и часто даже вовсе им игнорировались“ (Кн. Евгений Трубецкой. Несколько слов о Соловьеве и Федорове: ответ Н. П. Петерсону // Вопросы Философии и Психологии. – 1913 – Кн. 3 (118). – Отд. 2. – С. 425).
”Владимир Соловьев, без сомнения, один из самых многосторонних мыслителей, каких знала история, – отмечал Е. Трубецкой. – Проникнутый сознанием вездеприсутствия истины, он искал и находил ее везде: он видел ее в самых разнообразных преломлениях, во всяком, точнее говоря, над всяким человеческим учением. Неудивительно, что в его миросозерцании объединились самые разнообразные направления религиозной и философской мысли“ (Кн. Е. Трубецкой. Жизненная задача Соловьева и всемирный кризис жизнепонимания // Вопросы Философии и Психологии. – 1912. – Кн. 4 (114). – Отд. 1. – C. 224).
”В Соловьеве религиозное предание православного востока сочеталось с философским мистическим преданием запада“ (там же. – С. 250).
”Центральное место в учении Соловьева занимает то самое, что служит центром всего христианского вероучения. В его глазах вся умственная жизнь, а следовательно, и философия должна быть прежде всего жизнью во Христе“, – писал Е. Трубецкой (Кн. Е. Трубецкой. В. С. Соловьев и Л. М. Лопатин // Вопросы Философии и Психологии. – 1914. – Кн. 4 (124). – Отд. 1. – C. 528-529).
По мнению Шестова, В. Соловьев считал целью своей жизни – ”создание религиозной философии“. Это проявилось уже в первой его книге ”Кризис западной философии“, написанной в 1874 г., когда ему было всего 21 год“ (Джордж Л. Клайн. Спор о религиозной философии: Л. Шестов против В. Соловьева // Русская Религиозно-философская мысль ХХ века: Сборн. статей под редакцией Н. П. Полторацкого – Питербург, 1975. – C. 51.). Соловьев, по Шестову, идет дальше Шеллинга и Гегеля в своем учении о зависимости религии от нравственности. Он настаивает на том, что люди должны (т. е. они обязаны) верить в Бога.
”Говоря о личности Владимира Сергеевича, нельзя не заметить прежде всего, что даже между людьми высокообразованными не часто можно встретить такое счастливое сочетание высоких и разносторонних умственных дарований с широким, можно сказать, энциклопедическим научным образованием, как это было у покойного философа“ – говорит прот. В. Г. Рождественский (Профессор-протоиерей В. Г. Рождественский. О значении философско-литературной деятельности В. С. Соловьева для христианского богословия. – С.-Петербург, 1901. – С. 4-5).
По его мнению, ”в истории русской философии за Владимиром Сергеевичем должна быть признана, без сомнения, честь как за первым русским философом, который, не ограничиваясь специальными работами по разного рода частным философским вопросам, взял на себя нелегкую задачу – выяснить перед сознанием русского образованного общества основы цельного философского знания или, что тоже указал и разъяснил высшие руководственные начала знания и практической деятельности“ (там же. – С. 5-6).
”Если в ком-либо вообще, то именно в Соловьеве мысль человеческая выступила в полном своем блеске и божественном величии“ – замечала А. Каэлась. – Действительно, если где-либо вообще, то именно в творчестве В. Соловьева характерное для мысли стремление к единству выступило в полном объеме. Это стремление – душа и основной двигатель всей научной и философской деятельности Соловьева“ (А. Каэлась. В. Соловьев, как философ и моралист. – Калуга, 1908. – С. 1-2).
”Это был, пишет Трубецкой, истинно великий русский человек, гениальная личность и гениальный мыслитель, непризнанный и непонятый в свое время, несмотря на всеобщую известность и на относительный, иногда блестящий успех, которым он пользовался. Горько подумать, говорит Трубецкой, сколько непониманий встречал Соловьев при жизни, несмотря на всю ослепительную ясность, на художественное мастерство своего слова“ (А. Никольский. Русский Ориген ХIХ века В. С. Соловьев // Вера и разум. – 1902. – № 22. – C. 433). Лопатин самого высокого мнения о Соловьеве. ”Oн находит, что за последние 25 лет Соловьев был самым оригинальным философом во всей Европе. Великое его значение для русской мысли в том, что он создал свою собственную независимую систему философии. Это случилось в России в первый раз, и в том-то его собственная заслуга. Соловьев был первым русским действительно самобытным философом, подобно тому, как Пушкин был первым русским поэтом“ (там же. – C. 439).
Резюмируя свои взгляды на философские воззрения Соловьева, Лопатин так определяет его значение. ”В эпоху утомления философской мысли, ее печального неверия в себя, Соловьев высоко поднял знамя независимой философии и бестрепетною рукою держал его до последних дней своей жизни“ (там же. – С. 441).
В своем очерке ”О религиозно-философских воззрениях Соловьева“. И. Сперанский подчеркивает, что центральным пунктом философии Соловьева служит христианство, а целью его философии является привести ум читателей к христианской религии. (И. Сперанский. О религиозно-философских воззрениях В. С. Соловьева // Вера и разум. – 1901. – № 3. – C. 459).
Радлов находит, что сочинения Соловьева – ”Критика отвлеченных начал“ и ”Оправдание добра“ – принадлежат к лучшему, что имеет русская философская литература, и смерть Соловьева критик признает громадною утратою для русской философии.
А. Никольский сравнивает В. Соловьева с Оригеном: ”Ориген и по самой своей профессии, по своему первоначальному положению в христианской Церкви, и был именно учителем готовящихся воспринять тайны Церкви Божьей (катехизатор), но и Соловьев ставил своей прямою целью просветить светом истины тех своих современников, которые, хотя и считались христианами по имени, но на самом деле являлись чистыми язычниками не только по своим теоретическим убеждениям, но и часто по своей вине. Быть для этих христиан, не знающих Христа, проповедником Вечной Истины, дойти до этих ослепленных сердец, служить перед ними, по выражению одного критика, литургию оглашенных, т. е. быть как в свое время для христиан III в. Ориген, все это для русских интеллигентов XIX в. выполнил Соловьев“ (А. Никольский. Русский Ориген XIX века В. С. Соловьев // Вера и разум. – 1902. – № 23. – C. 482).
Массарик говорил об очень большом значении В. Соловьева для русской философии. ”Влияние Соловьева на русскую философию, – утверждал он, – было сильным и благотворным“ (Massaryk, Thomas Garrique ”The Spirit of Russia“. Vol. II, 1955, London-New York,
pp. 284, 285).
”Бесспорно Владимир Соловьев был незаурядным, разносторонне одаренным человеком. Крупный знаток европейской и восточной философии, публицист, поэт и переводчик“ (Коган А. А. К критике философии В. С. Соловьева // Вопросы философии. – 1959. – № 3. –
C. 105).
”Особого внимания заслуживает, на наш взгляд, нравственная философия Соловьева, систематически изложенная им в самом крупном его труде ”Оправдание добра“ (1887 – 1899), относящемся к последнему периоду его жизни и деятельности“ (Голубев А. К. Понятие личности в этике Владимира Соловьева // Вопросы философии. – 1987. – № 3. –
C. 127-128).
”В мировой философской литературе последних десятилетий Соловьев оценивается высоко. Его ставят в один ряд с Платоном, Августином, Паскалем, Лейбницем, с корифеями немецкой классической философии, с Киркегором“ (Рашковский Е. Б. Владимир Соловьев: учение о природе философского знания // Вопросы философии. – 1982. – № 6. – C. 81).
”Обозревая построения Соловьева в целом, мы должны признать их имеющими высокую ценность не только в пределах истории русской мысли, но и далеко за ее пределами. Если это еще не признано философами всего мира, то прежде всего, потому, что до сих пор ни на один общественный язык не переведены все его сочинения, а с другой стороны, система Соловьева, как опыт синтеза религии, философии и науки с той метафизикой, антропологией и историософией, какую развил Соловьев, слишком чужда современным философам. Наибольшая ценность построений Соловьева заключается в их синтетическом замысле. Конечно, было бы неправильно назвать построения Соловьева ”христианской философией“ – в ней слишком сильны и нехристианские тона, в ней много от пантеизма. Соловьев все же был подлинно верующим человеком, сознательно и горячо принявшим в себя основные истины христианства, – но в его синтетический замысел входило включение и таких идей, которые никак не соединимы с христианством. Не христианская доктрина обогащается у него за счет философии, а наоборот, в философию он вносит христианские цели и ими обогащает и оплодотворяет философскую мысль. Пусть Соловьев как-то странно совмещает в себе сознательный отход от предпосылок секуляризма с постоянным использованием положений, выросших на почве секуляризма; пусть Соловьев соединяет подлинное признание основ христианства с суетливым желанием ”оправдать“ веру отцов, вообще, пусть в итогах его творчества, и в самых предпосылках его заключено много несогласуемых и даже противоречивых начал. Пусть все это так, но здание, им воздвигнутое, все же замечательно и, что важнее всего, – оно полно вдохновляющей силы, излучает стимулирующие творчество энергии.
Во всяком случае, Соловьев, хотя и не дал синтеза всего того, что до него созревало в русской философии, но он вывел русскую мысль на общечеловеческие просторы... Корни творчества Соловьева не только западноевропейские – они всемирные. Всеобъемлющая сила его синтеза не пропустила мимо себя ничего значительного, что дало человечество в философских исканиях, – и мы снова можем повторить о нем слова о. С. Булгакова, что система Соловьева есть ”самый полнозвучный аккорд“ в истории философии“ (Зеньковский В. В. История русской философии. – Л., 1991. – Т. 2. – Ч. 1. – С. 69 – 70).
”Последние крупные мыслители все стоят под знаком той ”метафизики всеединства“, которую развивал В. С. Соловьев. Влияние Соловьева сказалось, как мы видели, с большой силой уже у С. и Е. Трубецких, его можно усматривать, с известными оговорками, у Бердяева, – но с особенной силой оно сказалось в таких мыслителях, как Л. П. Карсавин, С. Л. Франк, О. П. Флоренский и о. С. Булгаков. Любопытно здесь, то, что эти крупнейшие мыслители нашей эпохи берут у В. С. Соловьева преимущественно его учение о ”всеединстве“, – именно эта метафизическая концепция, хотя и развиваемая всеми по-разному, определила путь философской мысли у названных мыслителей“ (Заньковский В. В. История русской философии. – Л., 1991. – Т. 2. – Ч. 2. – С. 144).
”В. С. Соловьеву принадлежит инициатива (не только в русской, но и в общеевропейской философии) возрождения концепции ”всеединства“, – и от него и идет в русской мысли гипноз этой концепции, чарующей и подчиняющей себе умы. В русской философии связывание жизни природы (в ее единстве с Абсолютом), было и раньше, но у Соловьева особую влиятельность имело то, что у него столь же сильны богословские мотивы, как и живое чувство целостности природы (под влиянием натурфилософии Шеллинга)“ (там же. – С. 181).
”Соловьев стремился пробудить мысль, прежде всего, – будил умственную советь... То был возврат к вере через разум. Соловьев был утопическим оптимистом в своих исторических ожиданиях. ”Нежданное сбудется скоро“. Под конец жизни он был захвачен острой апокалипсической тревогой, предчувствием конца. Но с новым чувством по-прежнему ждал: сбудется скоро... Творческий путь Соловьева был очень неровен, извилист, даже изломан. То был путь борений, не прямого развития, – путь увлечений и отречений, смена вспышек и разочарований. В разные эпохи своей жизни Соловьев очень по-разному понимал и представлял смысл своего собственного философского дела“ (Флоровский Георгий, прот. Пути русского богословия. – Париж, 1937. – С. 313).
”Возвращаясь к уяснению того, какова исходная философская установка Соловьева, мы должны осмыслить и религиозно осветить путь философии, подчиняя понятие философии понятию ”цельного знания“, каковое, в свою очередь, подчинено понятию цельной жизни. В этом контексте надо признать все же, что на первом месте для Соловьева стоит тесное связывание познания и этической сферы – только ведь через это преодолевается прежний ”отвлеченный“ характер философии. Правда, само по себе связывание теоретической и этической сферы чрезвычайно типично вообще для русской мысли, – здесь Соловьев явно продолжает линию Киреевского и Хомякова, – не говоря о других мыслителях его эпохи (Лавров, Михайловский, Толстой)“ (Зеньковский В. В. История русской философии. – Л.,
1991. – С. 27).
Подчинение философии религиозной теме жизни вовсе не ослабило у Соловьева того самого ”свободного разумного мышления“, которое составляет основу секуляризма, поскольку он опирается именно на высшую инстанцию разума. Мы приходим к установлению бесспорной внутренней двойственности у Соловьева – ”разума“ и ”веры“. Конечно, Флоровский заходит слишком далеко, когда утверждает, что Соловьев вообще пытался ”строить церковный синтез из не церковного опыта“ (Флоровский Георгий, прот. Пути русского богословия. – Париж, 1937. – С. 316).
Еще менее прав Тареев, когда пишет о Соловьеве: ”Это все, что хотите, только не религия, не религиозный взгляд на мир... причудливые образы философской фантазии у Соловьева свидетельствуют о решительном перевесе у него отвлеченной мысли над религиозным творчеством“ (Тареев. Религиозный синтез в философии Соловьева // Христианское чтение. – 1908. – Ч. 1. – C. 47).
”Все огромное значение Соловьева в истории русской мысли заключается в том, что Соловьев приблизил к секулярному мышлению содержание христианской веры и этим помог тому глубокому сдвигу, который проявился в русской мысли после Соловьева. Булгаков прав, что философия Соловьева – есть ”полнозвучный аккорд“, т. е. сочетание разнородных звуков. В Соловьеве как бы жили отдельной жизнью философия и вера. Соловьев, однако, все время занят тем, чтобы соединить то, в разъединении чего состоит секуляризм, – но все это не преодоление секуляризма. Не устранение его предпосылок, а лишь настойчивое сближение философии и веры. В этом и заключалось влияние Соловьева и его основное ”дело“. Это был настоящий подвиг его, всегда связанный с огромным напряжением, ибо Соловьев всегда отчетливо сознавал, что он идет ”против течения“, что он остается достаточно одиноким. И если ему не удалось достичь настоящего органического синтеза философии и веры, то потому, что вопреки его громким заявлениям о том, что время ”отвлеченной“ философии кончилось, он сам в философии шел проторенной дорогой этой же, преждевременно им похороненной ”отвлеченной“ философии. Сближение философии и веры имело, бесспорно, огромное освежающее и вдохновляющее действие на чисто философское творчество Соловьева, – оно помогло ему ввести в философский оборот ряд чисто религиозных идей (особенно оказалась философски плодотворна идея ”богочеловечества“ (Зеньковский В. В. История русской философии. – Л., 1991. – С. 30).
”Впрочем, надо признать, что от сближения философии и веры у Соловьева больше выиграла философия, чем вера, – иначе говоря, философия более взяла у него веры, чем наоборот. Это, конечно, подлинный поворот философии к сокровищам веры, но еще не настоящая, органическая, изнутри растущая система философии христианства“ (там же. – С. 31).
”Соловьев пытался построить систему философии, соответствующую принципам христианства; это не капитуляция секуляризма, а лишь попытка восстановить мир между философией и верой“ (там же. – С. 32).
”С неоплатонизмом и с новой немецкой мистикой Соловьев всегда был связан больше и теснее, чем с опытом Великой Церкви и с кафолической мистикой. Особенно характерно, что у Соловьева вовсе не было литургической чуткости. Церковь он воспринимал скорее в элементах схоластики и каноники, еще и в плане ”христианской политики“, – всего меньше в плане мистическом, всего меньше – на глубинах таинственных и духовных. У него бывали видения, непостижимые уму. Но именно в них, в этих загадочных ”встречах и видениях ”Вечной Женственности“, Соловьев и был всего дальше от Церкви... Именно соборность Церкви оставалась для Соловьева мистически закрытой. Он слишком был связан с протестантизмом, через философию, через немецкий идеализм и мистику. Он всегда не на церковно-исторической магистрали, а на каком-то мистическом окольном пути. Конечно, историю древней Церкви и святых отцов Соловьев достаточно знал и изучал. Но и здесь его лично привлекали всего больше именно гностики (Валентина он считал одним из самых великих в истории мысли, особенно его учение о материи), еще и Филон, влияние которого всегда чувствуется у Соловьева при толковании Ветхого Завета. Дальше Оригена, во всяком случае, Соловьев так и не пошел, хотя оригеновский ”универсализм“, после сильного им увлечения, он и отвергнул. В известном смысле, Соловьев так и остался в доникейской эпохе, в доникейском богословии, с его пропедевтической проблематикой. Странным образом, о Богочеловечестве Соловьев говорит много больше, чем о Богочеловеке, – и образ Спасителя остается в его системе только бледной тенью. У Соловьева поражает именно эта странная невосприимчивость или невнимание к мистическим святыням Церкви, равно Восточной и Западной“ (Флоровский Георгий, прот. Пути русского богословия. – Париж, 1937. – С. 317).